Ожидание в больничном коридоре длилось целый час. За это время я забыл в каком отделении нахожусь. Цвет стен подавлял, от него начинало тошнить. Наконец меня пригласили в палату. Рома лежал на кровати с широко открытыми глазами. Я заглянул в них, они были такими же угнетающими, как и цвет коридорных стен. От лечащего врача я услышал: "Он ослеп".

Вчера мы ехали через лес. В месте, где перевал, километрах в тридцати от деревенского домика, откуда мы и держали путь, Роме уже хотелось блевать. Неделю назад его выписали из стационара психбольницы с диагнозом "гебефренная шизофрения". А вчера военком поставил печать: "Не годен". Значит без пьяного вечера было никак, особенно без "фирменной" водяры. Леха, самогонщик, говорил: "Если сивуха не оседает, значит пронесёт". Я встряхнул бутыль с самогоном и внимательно посмотрел. Сивуха равномерно покрывала бутыль изнутри белёсым туманом.

Когда мы добрались до больницы, Рома был уже в упадке. В моих старых "Жигулях" не работала печка. Холод внутри и снаружи, пар из его рта, ядовитого цвета небо.

Я вспомнил об этом, когда вернулся в свой старый домик. Вспомнил пьянку на Лесном у Лехи. Там стоял какой-то дрыщавый парнишка и пил все подряд. Представился Ромой Частиным. Сдружились мы с ним, когда ржали с дураков и по пьяни докапывались к прохожим. Вспомнил надпись баллончиком: "Уроды" на входной двери в его квартиру и как с девятого этажа бросали бутылки на бабок. Я растопил печку и взял бутылку. Сивуха словно тянула меня за собой и не отпускала. Я смотрел на мир сквозь один этот цвет. Все такое светлое, но тухлое и угнетающее. В своем отражении на гладкой поверхности стекла я увидел лицо Ромы. Он словно звал к себе, как будто простил. Значит, и пить можно. Я сделал глоток.